Старик и море

Лицензия на работу в Хайфском порту (фотография предоставлена Институтом Жаботинского)

Узость стрельчатых сводов. Замшелые стены
С исщербленными ветром зубцами.
А в просветах бойниц – в ожерелье из пены
Зелень волн словно в каменной раме…

Это- Акко, древняя крепость крестоносцев. Так ее увидел и описал молодой человек, в 1920 году прибывший в Палестину из Триеста. Поэтом он не был, хоть и писал время от времени стихи. Он был моряком, русским офицером, служившим когда-то на известном всем и каждому крейсере “Аврора”. Но после революции, сигнал к которой прозвучал с того самого корабля, он, вместе с сотнями тысяч других российских граждан, был вынужден покинуть Родину. В России его звали Глеб Алексеевич Боклевский. Потомственный моряк и дворянин, сын флотского врача и племянник выдающегося кораблестроителя. В Палестине, где Глеб прошел гиюр, он был известен как Арье Боевский. Он вошел в историю как один из создателей военно-морского флота возрождающейся еврейской страны.

Но в начале 20-х, когда Боевский только приехал в Эрец-Исраэль, он и не помышлял о военных или политических свершениях. Позади были тяжкие годы Первой мировой – Боевский служил на Балтийском флоте и был ранен, окаянные дни Гражданской – Боевский воевал в составе Добровольческой армии, скитания в эмиграции – от Константинополя до Триеста. В Палестине он поначалу поселился в городке Умм-Рашраш, там, где сейчас находится Эйлат. Но долго наслаждаться тишиной пустыни Боевский не смог. Его вновь потянуло к общению, к поиску новых друзей. Он переехал в Иерусалим, где, по легенде, и прошел гиюр у знаменитого раввина Кука, а потом в Галилею, освоил профессию каменотеса, работал на прокладке дорог. В Галилее он познакомился с Ципорой, бывшей киевлянкой из кибуца Кфар-Гилади. Говорили между собой по-русски, сразу понравились друг другу. И вскоре поженились, несмотря на то, что Ципора была убежденной коммунисткой, а Боевский с большевиками воевал и даже был приговорен ими к расстрелу. У молодой пары родилась дочь и жизнь, казалось бы, пошла на лад. Но именно идеологические разногласия разрушили семью Боевского. В середине 20-х Ципора, под влиянием некого коммунистического агитатора, решила уехать строить новую жизнь в СССР. Бывшему белому офицеру в Советской России делать было нечего. Боевский был вынужден проститься с женой и маленькой Шуламит. Больше они никогда не виделись и ничего не знали друг о друге. Вернувшаяся в Киев Ципора всю жизнь старалась как можно меньше упоминать о палестинском эпизоде своей молодости. Она умерла в январе 1984 года, не дожив двух месяцев до своего 85-летия. А родившаяся в Эрец Исраэль Шуламит получила советское гражданство лишь в начале 50-х годов.  Она скончалась в феврале 2004 года в возрасте 80-ти лет. Но Боевский, как уже было сказано, ничего не знал о том, как складывается жизнь Шуламит и Ципоры. Он скучал по дочери и тревожился о ее судьбе.

Дочка, пичужка моя сероглазая!
Издали пощебечи.
Кто тебе будет сказки рассказывать,
Песням будет учить?
…Время летит теперь лошадью шалою,
Счета не ведая дням…
– Доченька, дочка! Пичужка малая,
Ты позабудешь меня!

Боевский был дворянином и офицером. Наказать обидчика было для него делом чести. Без особого труда Боевский вычислил коммунистического активиста, который, по его мнению, подтолкнул Ципору к отъезду. Вскоре представилась возможность отомстить. Активист искал лодочника, который подвез бы его к стоявшему на рейде яффского порта советскому кораблю. Боевский вызвался помочь. Доставил коммуниста в указанное место, тот поднялся на борт судна, чтобы пообщаться с советскими моряками. И тут, вопреки договоренности, Боевский развернулся и поплыл обратно к берегу. Просоветский активист попытался вернуться в Яффо при помощи британского морского патруля. Но, поскольку у него не оказалось при себе никаких документов, был вынужден остаться на корабле. Англичане вежливо извинились, но сказали, что пустить в Палестину человека без паспорта они не могут. Никакие уговоры и разъяснения не помогли. Отправив друга Советского Союза обратно в Одессу, британцы все же вызвали на разговор Боевского и предостерегли от дальнейшего самоуправства. “Депортация нежелательных элементов – прерогатива Верховного комиссара”, – заявил полицейский офицер. Боевский спорить не стал. Но и удовлетворения своего не скрывал – красный пропагандист был уже вдали от берегов Эрец Исраэль.

После расставания с семьей Боевский переехал в Тель-Авив, где познакомился с лидером движения ревизионистов Зеэвом Жаботинским. Боевский рассказал о своей тоске по морю. Жаботинский был несказанно рад: он давно считал, что евреи должны заняться мореплаванием, но никак не мог найти единомышленников.

– В то время в Эрец Исраэль мало кто всерьез задумывался о возрождении еврейского флота, – рассказывает историк Йоси Кистер, бывший директор музея ЭЦЕЛЬ в Тель-Авиве. – Призывы Жаботинского к созданию мореходных школ не находили отклика в руководстве сионистской организации. Хотя Эрец-Исраэль – морская страна и одно из колен Израилевых, колено Звулуна – это мореплаватели. Боевский был моряком по профессии и по призванию. Он не мыслил себя вне моря. Ему было неважно, что говорят другие, он все время что-то делал. Организовывал рыбачий промысел, выходил в море на различных судах. В 1925 году под руководством Боевского была построена шхуна “Халуц” – первое в Эрец Исраэль судно, находившееся в еврейской собственности! Под его руководством был создан Союз еврейских моряков. Встретив Боевского, Жаботинский был счастлив. И, к слову говоря, не только потому что вместе они смогли заняться созданием еврейского флота. Жаботинский говорил, что Боевский – один из самых интересных людей, которых ему довелось знать.

В 1926 году Боевский возглавил морскую организацию “Бейтара” в Тель-Авиве. Этот маленький кружок стал предвестником настоящей мореходной школы, открывшейся в 1935 году в итальянском городе Чивитавеккья. Боевский был одним из ее руководителей. Еврейские юнги учились ходить в море на паруснике “Сара А”, капитаном судна был Йермиягу Гальперин, один из лидеров “Бейтара”, ближайший соратник Жаботинского. Заместителем капитана был назначен Арье Боевский.

Конспект лекции, подготовленной Боевским (хранится в архиве Института Жаботинского)

Уходя в море, Боевский оставлял на суше любовь. Спустя десятилетие после расставания с Ципорой, он снова влюбился. Боевский был хорошо знаком с тель-авивской богемой, говорившей в то время, в основном, по-русски. По сути, он и сам был ее частью. Его литературные опыты ценили признанные мастера новой еврейской литературы. Сам Александр Пэн переводил на иврит приключенческие повести Боевского “Алмазы Офира” и “Нерида”. Обратила внимание на видного мужчину и актриса Люся Шленская, примадонна театра “Оэль”. Ее мужем был знаменитый поэт и переводчик Авраам Шленский, но семейная жизнь пары не сложилась. Они поженились очень молодыми (а совместную жизнь они начали, когда Аврааму было 15, а Люсе 17 лет). Детей у них не было, в 30-е годы Шленский открыто изменял жене с актрисой Мирой Горовиц, в свою очередь, изменявшей своему мужу, писателю Яакову Горовицу. Не осталась в долгу и Люся: ее ближайшим другом на долгие годы стал артист “Оэля” Симха Цеховал. Но и Боевский произвел на нее неизгладимое впечатление. В то время он бывал в Тель-Авиве лишь изредка, наездами, проводя почти все время на корабле. Но, едва сойдя на берег в Италии, Боевский отправлял Люсе письмо с описанием своего похода. А в морской школе иногда его ждал ответ из Тель-Авива:

“Получив открытку Вашу, была удивлена и польщена… Ваш образ часто появляется передо мной, мне это очень дорого. Хотелось бы Вам объяснить, но не могу, не умею. Но Вы поймете меня. Правда? Я помню Вас давно, давно… Боюсь Вам писать о том, о чем бы хотелось, ведь Вы меня так мало знаете, и Вам покажется это диким, может быть, когда-нибудь… Знаете стихотворение Александра Блока:

Девушка пела в церковном хоре
О всех скорбящих в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радостью свою.

Фрагмент письма Люси Шлeнской (хранится в архиве Института Жаботинского)

Вот я та, только не девушка, а женщина… Не бойтесь, я не беспокоюсь о вас, а только молюсь… Прощайте, желаю Вам всего доброго в Вашем пути, приезжайте домой, сюда, в Палестину, Вы найдете Вашу Сольвейг, а если и не найдете, не плачьте, я верю, что Там мы выстретимся. Целую Ваши глаза голубые. Ваш друг Люся”.

Боевский вернулся в Палестину после того, как в 1937 году закрылась мореходная школа в Чивитавеккья. Пробовал работать в Электрической компании, куда его устроил старинный приятель Пинхас Рутенберг. Бывший эсер, основатель Электрической компании, “сильный человек Палестины”, искренне хотел помочь своему другу. Но конторская служба и оседлая жизнь пришлись Боевскому не по душе. Он снова стал ходить в море, как правило – на небольших рыболовецких суденышках, перебивался случайными заработками. Отношения с Люсей Шленской окончились ничем. Боевскому было уже около пятидесяти, и, хотя он еще был полон сил, свои письма подписывал – Старик. Часто Боевский чувствовал себя потерянным, он не очень представлял себе, что делать, когда у него не было работы на море. Как-то раз он поехал на несколько дней в Иерусалим, и застрял там на целый месяц. Подвернулась работа на прокладке дороги, а в море никто не звал. Из Иерусалима Боевский писал своему другу Даниэлю Левонтину в Тель-Авив:

“Мой беспорядочный образ жизни не имеет отношения ни к алкоголю, вкус которого я совершенно забыл (это, кажется, было что-то мокрое, вроде материнского молока?), ни к женщинам, ни к азартным играм. Для первых я уже стар, а ко второму никогда не чувствовал влечения. Просто, когда ночуешь в Бейт ха-Кереме, а работаешь у черта на куличках, жизнь поневоле будет “беспорядочной”. Все-таки занятный это город… И заколдованный: попасть нехитро, а выскочить – как из Гоэльского леса. (Это из друидической мифологии, в которой ты, разумеется, ни уха ни рыла, что, впрочем, неважно: прими на слово, что был такой лес, из которого никак не выскочишь). А все-таки попробую. Шалом. Привет твоим. Старик”.

И он действительно попробовал. Долго сидеть без реального дела он просто действительно не мог. Боевский призвался добровольцем в Британский флот. Шел 1941 год, немецкая армия уже находилась в Северной Африке, а итальянцы, в своё время давшие приют еврейской мореходной школе, бомбили Тель-Авив. Несмотря на сложные отношения между мандатной администрацией и еврейскими организациями, Боевский решил помочь англичанам, сражавшимся с фашистами. На одном из британских судов он совершил несколько рейсов на остров Крит. В июле 1942 года, из одного из очередных плаваний, он вернулся сильно простуженный. Врачи иерусалимской “Хадасы” диагностировали воспаление легких, но спасти его жизнь не смогли. 16 июля 1942 года Арье Боевский, родившийся в Хельсинки как Глеб Боклевский, был похоронен на Масличной горе в Иерусалиме. Ему было всего 53 года. Он был еще совсем нестар, этот старик.